Вернуться на сайт

История первая, записанная со слов автора без изменений

Для Тебя одного мой рассказ,
Для Тебя одного без прикрас -
В моей странной и дерзкой душе
Не рождаются песни.
Больше нет у меня ничего,
Только это одно - Память.
На участке своем отведи,
Хоть немного для Хлеба земли.
Ну, а я напеку блинов,
сладких пончиков и пирогов
С земляникой, черникой, сливой.
И наверно, не будет лишним
К ним добавить ватрушек с вишней.
Молока в стакан до краев!
Чтобы помнить о том,
Как они жили, те, чьи руки для нас хлеб растили,
Чтобы Жить.

Начало века. Крепкая крестьянская семья. Красивая молодая девушка. Слаженное хозяйство. В амбаре хлеб, в хлеву корова и лошадь. Жизнь только начинается, и начало ее хорошее. Но время скажет другое: «Эти люди - враги». И заберет все: корову, лошадь и хлеб. А хлеб отдавать жалко. В нем столько пота и крови. В нем сила и жизнь. Землю пахали, в плуг впрягались сами, серпы тупились, когда его жали. Потом снопы. Их вяжут руками, не всякому доверяют. Цепь, когда молотили, казалась неподъемной. Руки в мозолях, спина гудит. Обсохнет зерно, веять начнут. Тяжело. Лопатой махали и думалось: «Хорошо, хлебушек уродился. Теперь сыты будем». Но тут пришли люди, что они могут? Злые, убогие. Думают, сила у них. Что же за сила? Смерть? Нет. Она мудрая знает свой срок. Что же тогда? Обида. Зло. Ничего в них больше нет. И семя их от того бесплодно, что руки хлеб не растят.

Хлеб заберут. Весь. Зимой. Семью выгонят на мороз и больших, и малых. Отца затащат в амбар, станут бить прикладами, потом обольют студеной водой, и снова прикладами. Хлеб растил, травы косил, жить хотел. Получи.
Холод. Боль. Кровь. Сколько ей было тогда? Меньше двадцати. Папочка милый! Что сделать? Как тебе помочь? Ночь. За окном завывает ветер. Еще вчера такой прочный, такой привычный мир в одночасье перевернулся. Как пережить такую ночь, где силы взять не озлобиться, не возненавидеть?!

Какой маленький платок! Самый большой выбирала, а все равно мал. Хлеб. Сахар. Чай. Деньги за пазуху. Одежда теплая отдельно. И сапоги. Хорошие, крепкие. Можно обменять. Собрались.
Господи! За что? За что все это? Может сон? Как же это? Как?
Поезд такой черный и длинный. За плечами отца рюкзак. Мать держит узелок и молчит. Лицо серое. Слезы душат.
- В поезде никогда не ездили. Довелось. Прощайте люди. Поминайте нас.
- Не вернемся мы доченька, прощай.

Сын! Сыночек мой! Радость моя, мой первенец. Какой резвый, любопытный. Работы много, все нужно успеть. Она успеет везде. Будут блестеть сковородником начищенные полы. И обед на столе обжигает, как горяч. И хлеб. Румяный, с хрустящей аппетитной корочкой. Кушай, сынок. Такой дедушка растил. Память ему. В доме обед, и дочурка, шалунья, уже у отца на коленях. Удержать бы ее, совсем поесть не дает. Но она знает свое, вихрастой головой у его щеки вертит. А он ее балует. Обнову справил, и сыну тоже. Тот уже большой, скоро в школу. Нет, книг не надо. Приболел он. Доктора бы позвать. Тиф. Позовите священника. И для шалуньи тоже.
Это сон! Сон. Не может быть. Нет! Гроб такой маленький. Нет, это не со мной. Он скоро проснется. Лицо восковое. Сыночек, кровиночка! Холод. Боль. Смерть. В церкви душно. Что происходит? Зачем этот свет? Неужели все? А как же в школу...
Девять раз под сердцем билась жизнь. Священника звали восемь. Слез уже нет, чтобы оплакивать всех. Только горечь. Внутри пустота.
Где силы взять, чтоб пережить все это? Шить одежду, заплетать косички, целовать перед сном. И потом пустота. Снова и снова умирать вместе с детьми и воскресать ради них.

Прошлое словно ком в груди. Но нужно жить, хорошо, достойно. Работы много. Она справится. Жизнь обязательно наладится. Вот доченька подросла, в школу пойдет.
Дочь в школу не пойдет. Война. Почему все меня оставляют? Сначала родители, потом дети. Теперь ты уходишь. Как я буду жить одна? Я устала провожать. Я всю жизнь провожаю. Снова поезд длинный и черный. И узелок такой маленький. Документы за пазуху. В рюкзаке хлеб, чай, сахар. Теплые вещи. Сапоги на ногах крепкие. Дурацкая гармонь. Сердце рвется на части.
- Береги себя ... там. Возвращайся!
- Я буду ждать тебя, папочка.
- Не вернусь я доченька, прощай.

Она тоже уедет. В глушь, в лес. Туда, где осталась жизнь. Работы много. Она справится, люди помогут. Голод. Хлеб для фронта, для победы. Есть нечего уже который день. Паек для детей, своих и чужих. Им бы выжить. Ничего, скоро весна станет настоящей. Трава подрастет. Есть уже совсем не хочется. Только что-то ноги опухать стали, и тело все какое-то чужое, непослушное. Говорят, лебеду можно есть! Ну, вот и хлебушек готов. Ешьте, пока горячий! Кто знает вкус лебяжьего хлеба, слезами соленого, на сердце печеного. Ешьте, ешьте, чтобы жить.
Что-то гости на наш обед, словно звали их. Угощайтесь, коли не побрезгуете. Колоски не ворую, нет. Хлеб пеку и детей кормлю. И буду кормить. Больше никто не умрет. А колоски пересчитай, все на месте. Вдовьему хлебу, сиротскому обеду позавидовали. Что иль отнимите?
- Бог рассудит. Не ошибется.

Ну, вот жизнь налаживается. Война кончилась, дом построили. Вот и внучки подрастают. Эта черноглазая такая непоседливая. Все время вихрастой головой вертит. Отца ждет. Не балует он ее, а мог бы. Лето какое! Травы душистые, ягода уродилась. Девочки, идите по ягоды. Пироги будем печь с земляникою. Молоко в стакане до краев. Ешьте, ешьте, чтобы жить.
Что вы плачете? Что все делите? Хорошего всем хватит. Кончится, лучше привезут.

Спасибо, Татьяна!
И, по-моему, эта удивительная история перекликается с темой Макса.
http://www.zhikarentsev.ru/forum/viewtopic.php?t=1332

История вторая. Лирическая.

Я иду по дороге, ведущей к моему дому. Если и есть земля обетованная, то это здесь. Я по ней еду. Сейчас поверну направо, увижу кусты сирени, стволы рябин. Маленькие кедры помашут мне своими пушистыми веточками. Это мой мир, пространство, рожденное моей любовью. Лишь пара минут отделяет меня от встречи со счастьем.
Мой любимый! Во всем целом свете только один человек умеет так улыбаться. Самый дорогой мне человек! И до сих пор я смущаюсь от внимательного взгляда этих добрых глаз. И начинаю поправлять пряди волос, хотя они в полном порядке. И совсем не знаю, что говорить, потому молчу, и сердце почему-то бьется чаще…
- Мамочка! Ты вернулась! - мне навстречу бежит мой сын. С каждым годом он все больше становится похожим на своего отца: те же черты, та же улыбка, та же решимость в движениях. Меня встречают два самых дорогих человека. Совсем неважно, что меня не было дома лишь пару часов. Я все равно успела соскучиться.
Мы заходим в дом, я начинаю вынимать из сумки принесенные продукты.
- Ну, как вы тут? Чем занимались?
- Знаешь, твои фиалки здорово выросли. Одна даже собралась цвести.
- !
Я радуюсь, хотя здесь что-то не так. Повышенный интерес к цветам появляется только в очень крайних случаях.
Я внимательно разглядываю эту пару: у одного на локте разводы от плохо смытой краски, у другого колено смазано зеленкой, причем явно больше, чем требует ссадина.
- Скажи, здесь что-то произошло? - обращаюсь я к своему любимому.
- Ну… Ты же собиралась стирать? Собиралась. Вот, мы и решили тебе помочь, замочили свои майки и шорты. Оказалось, одна майка сильно линяет. Вся одежда закрасилась. Ты сердишься?
Когда я уходила, эти двое имели весьма приличный вид, были вполне довольны своей одеждой. И откуда взялась ссадина?
- Сыночек, солнышко, скажи мне, что вы делали с папой, когда я ушла?
- Мы делали змея, - глаза моего сына светились восторгом. Он ждал момента, когда сможет сказать о переполнявшем его чувстве. - Он такой красивый! Он умеет летать! Я тебе покажу! - Последние слова он говорил на ходу, ведя меня за руку в каком-то неизвестном направлении.
- Вот он, посмотри!
Через мгновение я увидела палку, к которой каким-то хитрым образом была прикреплена катушка прочных ниток, и мордочка улыбающегося змея. Один глаз у змея был больше другого, от чего казалось, он подмигивает. Мальчик вел меня куда-то, крепко держа за руку.
- Мы с папой сделали! У него тоже есть! Мы их запускали! Меня папа учил запускать! Его ветер подхватывает и он летит! Так высоко! - Я начала понимать, мой сын ведет меня к тому месту, где совсем недавно он запускал змея со своим отцом. Он хочет показать мне, как это было.
- Мамочка, бежим! - в голосе ребенка нет и тени сомненья.
Если упаду, зашибу ребенка, - пронеслось в голове, но я уже бежала. Мир вокруг перестал существовать. Во всей вселенной нас четверо: мой сын, подмигивающий змей, ветер и я. Мой взгляд прикован к тонкой, едва различимой нитке, зажатой в руке сына. - Сейчас! Пускай! - Вряд ли я могла произнести эти слова вслух. Скорее всего, он сам почувствовал нужный момент. Ручка катушки затрещала, еще мгновенье и змей плывет над нашими головами. Мальчик продолжает бежать, подстраивается под направление ветра, а я останавливаюсь и смотрю. Этот мальчик со змеем в руке - мой сын! Я впервые в жизни запускала змея!
Я отдышалась, стала приходить в себя.
- Мамочка, тебе понравился змей? - ребенок светился от счастья.
- Очень понравился!


Мои туфли требовали внимания, и я стала приводить их в порядок.
- Скажи, это те Самые Дорогие На Свете Туфли?
- Ты же знаешь, я люблю удобную, красивую обувь. Стоит она прилично, но ты же меня балуешь. А что?
- Это что же, ты сиганула с горы в этих туфлях, чтобы запустить змея? Я считал тебя практичной.
- Я тоже была уверена в твоей предусмотрительности. Я и сейчас в ней уверена.
- Почему ты побежала? Я же видел твои сомнения.
- Наш сын позвал нас в свой мир, в свое детство. Для взрослых людей в этот мир нужен проводник, они не могут попасть туда сами. Проживание счастья нельзя купить за деньги, и ты это знал, когда учил его запускать змея.
- Значит, ты не сердишься из-за стирки?!
- Разве ты сердишься ты из-за туфлей?

Господи! Как же я люблю двух этих мальчишек!

http://www.bg.ru/article/8076/
http://www.youtube.com/watch?v=zDI4U02t1KM

Ночь, аэропорт Дюссельдорфа, человек с табличкой, ошибка в моей фамилии — трансфер из отеля. В темных очках, не то араб, не то индиец.
— Мустафа, — представляется он.
В Москве я бы побоялась сесть к нему в такси. Здесь сажусь, конечно, но какой-то дискомфорт остается, вроде бы неоправданное, но стойкое интуитивное ощущение нарушения моих границ. Звоню домой, что долетела, и засыпаю, мне еще далеко — в Маастрихт, на самую знаменитую антикварную выставку в мире. Просыпаюсь у отеля и слышу:
— Обратно послезавтра?
Мой шофер говорит по-русски? Наверное, учился у нас... Я, когда уезжаю куда-то, люблю выпасть из пространства и времени, и такие разговоры-переговоры нарушают мой спланированный эскапизм...
На полпути обратно Мустафа интересуется курсом рубля к евро. Выясняется, что у него в Москве квартира, которую он сдает.
— Вы хорошо знаете язык. Учились в Москве? — спрашиваю я. От разговора уже не отвертеться.
— Нет. У меня была жена — русская... Тут говорят, вот русские женщины — корыстные, всякое такое... Неправда! Если русская женщина любит, то любит!
— Вы расстались?
— Она умерла.
Он молчит. Потом продолжает:
— Только недавно права получила. Сильная авария.
— Она не была виновата?
— Нет. Случайность.
— Это давно случилось?
— Семь лет. Первые три года не знал, как жить. Потом врач сказал, надо все менять. Я жизнь изменил, прическу поменял, сделал тату, купил дом, собаку... Она так меня любила, когда встречала дома, так радовалась! Она мне всегда радовалась. Такая добрая была, нежная! Мы прожили двенадцать лет, в Москве сначала, потом здесь.
— Как ее звали?
— Людмила. Я называл ее Мила. Последний год говорил: «Давай буду звать тебя по имени-отчеству!» Ей не нравилось. «Зачем?» — говорит. «За уважение!» Я не хочу больше жениться. Не могу ее забыть. И мама, и родные тоже не просят, чтобы женился. Они понимают — тоже ее очень любили. Я когда дома, готовлю себе русские блюда — борщ, салат столичный, пирожки... то, что она готовила. Пирожки у меня так вкусно не получаются, но делаю.
— С чем пирожки?
— С мясом. Вот мечтаю, чтобы меня пельменями угостили. Она очень хорошо их готовила, а я не знаю как. Не ожидала, да? Такую историю. У меня русское в душе сидит. Я теперь больше русский, чем афганец. Ищу, что бы меня связало. Квартиру купил недалеко от Текстильщиков, чтобы быть ближе к ней. Я тебе рассказываю, потому что ты русская. А так все держу в себе, сказать некому. Как-то я был в гостях без нее, но ничего там такого не было. Прихожу домой, она спрашивает: «Что ты делал? — и в глаза смотрит. — Я по глазам, — говорит, — все вижу». Посмотрит в глаза и скажет все, что на самом деле было. Теперь у меня дома коллекция очков. Ношу их днем и ночью. Не хочу, чтобы кто-то другой мне в глаза смотрел. Она говорила, все русские женщины по глазам все знают. Это правда?
— Да, — соглашаюсь я, — правда.
Написала я эту историю так, как она была, и подумала, что добавить мне к ней нечего, но потом все же решила сказать еще несколько слов. Все ведь зависит от позиции, как на что посмотреть. Кто-то увидит трогательную историю счастливой любви, что сильнее смерти, память о которой мне захотелось сохранить, а кто-то невроз, слабость характера и жизнь в прошлом. Наверное, вернуть к жизни страдающего человека можно быстрее, уравняв для него весь мир и разных людей до одних и тех же энергий и инстинктов. Но жить как человек он сможет, лишь чувствуя, что среди многих хороших, добрых и интересных людей есть тот, кто дорог и значим каждую секунду его жизни, и сила этого чувства действительно питает энергией и пробуждает инстинкты. http://www.egoist-generation.ru/

Уважаю.

http://immoralist.f5.ru/post/83877

"...И главное — помнить о том, что все бывает в первый раз, что твоя ситуация не уникальна,
и если с ней могли справиться другие, сможешь и ты.
А опыт разруливания последствий жизненного краха дает такую уверенность в своих силах,
которую не приобретешь ни на одном психотренинге — проверено на себе."

Пришло время новых антикризисных историй.
Преодоление

В пятницу – распятие…

И никто не спросит
Как ты там, милый друг ?
Ноги-то волочишь?
Как ты там? Живешь еще?
Иль уже не хочешь?

Как я здесь? - Как-то есть.
Жизнь – она такая…
Мне б до воскресения...
Как-нибудь…
Я потом узнаю.

Не пропустите перемены. Они лишь к лучшему
Передо мной сидит мужчина. Бывший муж. Тридцать пять роскошных лет, иконописные черты лица, два метра росту. Тренер по спортивному фехтованию. Рядом с ним я всегда чувствую себя в безопасности.
- Ты знаешь, мое главное достижение – я остался жив.
В шальные 90-е он - телохранитель, на которого нет бронежилета. При аттестации из сорока человек за 15 секунд трижды поразить мишень могли лишь двое. Он – первым. Я называла его национальным достоянием страны. Когда он смеялся своим веселым заливистым смехом, настроение поднималось даже у прохожих.
Я не видела его около года, и вот теперь он сидит передо мною. Серой тенью на его лице след тяжелых переживаний.
- Кризис. Заказов нет, денег нет. Здоровье не важно. Да, и женщина ушла…
- Что так сильно поругались?
- Нет. Молча ушла. Sms прислала. «Прости, не люблю, не приду. Вещи выбрось.»
Вот так все мои надежды и рухнули.
- Знаешь, чем я занят в последнее время? Лежу лицом вниз и жду смерти. У меня депрессия…

Достойное занятие. Хорошо живете, Мужчина. Многое можете себе позволить.
Если я буду лежать лицом вниз, то точно помру. От голода, не от депрессии.
Что же это за штука такая творится в голове, если молодой сильный мужик хоронит себя заживо во цвете лет? Я молчу. Не все должно быть сказано в хорошем разговоре…Но в моей в голове продолжают крутиться мысли. Он не умеет отдавать, не умеет быть благодарным жизни, судьбе, женщине. Не умеет ценить, беречь того, что так щедро дарит ему судьба. Ей 25, наверняка, красотка. Интересно, он хоть раз спросил ее, как она хочет жить? Что хочет видеть вокруг себя? Позволил ей хоть что-то привнести в их общую жизнь? Или определил все, как удобно ему? Нет, не спрашивал ни о чем. Этот мужчина свято верит: любовь живет сама по себе. Его действия и бездействие на это чувство не влияют.
А ведь немного надо. Она дарит вдохновение, а Он обеспечивает и защищает. Совместным жизни быть творение должно. Понятно каждому, что делает другой.
Что-то нарушилось в ходе обмена, сила пошла не по тому руслу. Любовь – энергия живая, освещает душу и непременно испытывает нас. И когда мы идем за живым этим чувством, рушатся порою идеалы и принципы, меняются представления о собственной жизни. Нужна временами внутренняя работа, которая была бы очень напряженной, если бы не окрашивалась светом и радостью Любви. Но разве не прекрасно то, что с нами происходит, когда мы влюблены?! Не для того ли приходит это чувство, чтоб изменить нас, застывших в собственных истинах и правоте.

...

Не отрекаются любя
Разговор получается как-то плохо. Мои шутки вязнут, паузы долгие, мучительно подбираю слова.
- Что-то случилось?
- Да, у меня маленькая депра. Мне не очень радостно, я не очень-то ласков и контактен сейчас. Да. Сейчас я такой.
Я разглядываю резкую складку попрек чистого лба. Депра – это, наверное, разновидность змей. Это, наверное, такое заморское чудище. Непременно зеленое, с хвостом и когтищами. А как еще можно впиваться в сердце, чтобы оно наполнялось болью? Какою такой силою обладает эта поганая депра, что способна затмить мою любовь? Я не знаю, что это. Не знаю. Не знаю.
А ты идешь за ней, все дальше, дальше. Тяжелей становятся твои шаги. И все мучительней, больнее звучат твои слова. В них столько горечи, отчаяния, печали.
Я все понять пытаюсь, отыскать такое слово, чтобы ты услышал, сложить такую песню, чтобы ты запел. И все прошу тебя, ну хоть немного, помоги мне. А ты уступаешь отчаянью.

Я тебя не люблю… Такой знакомый, такой родной голос звучит сегодня холодно и сухо.
Я тебя не люблю… Мое сердце перестает биться, с этого мгновенья вместо него - черная свинцовая тяжесть.
Я тебя не люблю…Мне нечем больше дышать. Я проваливаюсь в пустоту, холодный серый туман застилает все вокруг.
От меня отрекается тот, чья улыбка затмевала солнце.
А когда-то все было иначе. Любимый мною человек! Я любуюсь точеным профилем в мягком полумраке февральского вечера. Поправляю пряди русых волос, а они –непослушные – торчат по-мальчишески упрямо. Синим хрусталем в глазах вспыхивают озорные искры. Я становлюсь тихой и послушной.
- Какое сегодня число?
- Я не помню…Это важно?
- Не-а…
Я забываю обо всем, обо всем на свете. Я растворяюсь в нежности поцелуя...

Утро. Пустое, холодное утро. Новый день без тебя. Надо куда-то идти, что-то делать, о чем-то думать. И я хожу, делаю, думаю сквозь серую пелену тумана. Я ношу в себе свинцовую тяжесть.
- Здравствуй, заморская. Вот ты какая!
Да, мне не очень радостно. Мне больно. Я не очень-то ласкова и контактна сейчас. Да. Сейчас я такая. Только, депра, жить в моем сердце ты не станешь. В нем живет всего одна крошечная искра моей любви.

Моя Любовь такая неправильная! Она живет во мне. Я и есть любовь.

Красиво.
Конкретно пробило и выкинуло в прошлое...
Спасибо.

Любовь никогда не перестает...
8 Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится.
9 Ибо мы отчасти знаем, и отчасти пророчествуем;
10 Когда же настанет совершенное, тогда то, что отчасти, прекратится.
11 Когда я был младенцем, то по-младенчески говорил, по-младенчески мыслил, по-младенчески рассуждал; а как стал мужем, то оставил младенческое.
12 Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицем к лицу; теперь знаю я отчасти, а тогда познаю, подобно как я познан.
13 А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше.

Библия. 1-е Коринфянам, глава 13

...не бывает напрасной

7 Большие воды не могут потушить любви,
и реки не зальют ее…
Песнь Песней Соломона 8:6-7

Когда-то у него было другое имя. И другая жизнь. А теперь он - враг. Он, Серега - враг целого народа! Враг под номером 23257932. Теперь каждое утро он вместе с другими заключенными начинает с построения.
- Иванов?
- Я.
Это «я» означает, что сегодня он жив. Сегодня он будет есть пустую жидкую лагерную кашу, ступать разбитыми сапогами по разбухшей от затяжных осенних дождей, чавкающей земле. Будет валить лес, едва держа топор красными огрубевшими от холода и изнурительного труда руками. Он уже успел привыкнуть к распорядку этой новой своей жизни. К тому, что осколок лагерного зеркала, приделанный кем-то над умывальником, показывает ему серое угрюмое постаревшее лицо. К тому, что чаем теперь называется чем-то едва закрашенный кипяток в аллюминевой кружке. И он научился радоваться этой кружке – так можно на время согреться. Он привык к унылой череде бараков с бесконечными ограждениям из колючей проволоки, к злым лицам охранников, к лаю голодных натравленных сторожевых собак. Дни его лагерной жизни проходят мучительно долго и пустынно. И самое страшное в них - однообразие.
Во время переклички он точно знал, что новый день принесет ему то же, что и день прошедший. Но сегодня произошло что-то особенное. Это новое пришло как-то очень незаметно, совершенно не выделяясь на фоне привычных лагерных будней. Что же это может быть такое? Засыпая, Сергей старался вспомнить все события прошедшего дня. Перекличка? Нет. В столовке? Нет. На заготовке? Нет. Когда же? По дороге в барак! Это случилось во время привычного возвращения с лесоповала: в женской части лагеря разводили новую партию заключенных. Вот тогда он ее и увидел. В серой телогрейке она показалась ему совсем тонкой. И эти глаза…Он помнит, что они были карие. Карие…

Анна. Она тоже политическая. Она тоже враг. А ему плевать. Плевать на все эти номера, на подрыв идейных ценностей, на политическую неустойчивость, и на империалистические провокации. Она, Анна, в одночасье наполнила светом его жалкую лагерную жизнь. Просыпаясь, он знал, что пройдет перекличка, лесоповал, проверка. Пройдет длинный трудный день в заключении. И настанет ночь. Он будет ждать, когда ночь станет совсем темной. Перед рассветом. С трех до пяти. Вот это его время. Он уже предусмотрительно смазал жиром скобы дверей, чтобы они не скрипели. Бесшумно двигаясь в темноте барака, Сергей выходил на улицу. Преодолевая одному ему известными тропами всевозможные лагерные заграждения, он приходил к ней, к своей Анне. Он приходил, чтобы увидеть свет карих глаз, легкую улыбку на бледных губах, прижать к себе ее тонкий стан. Его жизнь больше не была бессмысленной. Он любил.

- Третий месяц этот… как его там… Иванов ходит по лагерю, как по парку! Третий месяц! У нас, что здесь прогулочная зона?! – начальник лагеря был в бешенстве с самого утра.
- Вы для чего здесь приставлены? И как, мать вашу, он проходит мимо собак? Он что по воздуху летает? Я вас спрашиваю?
О том, что Сергей ходит к женщине в лагере знали все. Но никто толком не мог понять, как он проходит через усиленные лагерные заграждения. И почему натравленные псы, готовые разорвать любого при малейшем шорохе, на него не бросаются?

- Ну, вот что! Заканчивайте весь этот цирк! Не хватало еще здесь семейное общежитие устроить. Там..,- начальник лагеря поднял руку вверх и многозначительно помолчал, - нас по головке не погладят. Сломайте бабу. Кто у нее на воле? Мать? Сын? Ну, вот все и объясните. Рабо-о-тайте!!! Не то сами станем лагерную баланду жрать!

После долгой лагерной зимы весна кажется особенно щедрой. В ярких лучах апрельского солнца морды сторожевых собак выглядят заметно добрее. Молодая листва скрадывает уныние колючих ограждений. Во время утренней переклички можно не кутаться в рваную телогрейку, переминаясь с ноги на ногу.
- Иванов?
- …
- Иванов?!
- Помер он.

Прошло восемь десятков лет с той холодной зимы. Сквозь мое окно в комнату льется сентябрьское солнце. Я стучу по клавишам, воспевая чужое счастье. Все прошло, а эта отчаянная любовь Сереги к кареглазой Анне продолжает жить. Ушли люди и их идеалы. Поменялись нравы, померкли вожди. На все времена остается неизменной только Любовь. Сегодня, как и далекой порою, ведет она Мужчину к его Любимой сквозь любые преграды и ненастья. И счастье уже то, что однажды твоего сердца касается ее необъяснимый свет. Мир наполняется новыми красками жизни. Чем была бы жизнь без Любви? Пусть даже такой трудной и такой короткой.

Ася +Антон

Они учились в одном классе. Ася была тоненькая и смешная. С огромным бантом в льняных волосах. Девочка сидела за первой партой, вела аккуратные записи и всегда готовила уроки. Антон был молчаливым и сдержанным, мало улыбался и казался старше своих лет. Он тоже готовил задания и мог давать достойные ответы, но, встречая взгляд Аськиных глаз, забывал про учителя и думал только об этой девочке. Он думал о ней всегда, на занятиях, когда мог ее видеть, и дома, когда она была далеко. Нередко он останавливал свою и игру и шел к телефону.
- Куда ты, Антон?
- Пойду Асе позвоню. Хочу спросить, как дела у нее.
- Ты позвонил?
- Нет.

Так они молча и смотрели друг на друга. Аська своими веселыми голубыми глазами и Антон рассудительным взглядом темно-карих глаз. До тех самых пор, пока однажды он не решился проводить ее до дома. Был сентябрь. Начались школьные занятия. Лето с его беззаботностью и праздностью отступило, и к ним пришло понимание, что, так же как это лето, закончится их школьная жизнь. С того самого сентябрьского дня и началась история первой их любви. Слова, которые были не сказаны, чувства, которые были не осознанны, просились наружу и не встречали преград. Аська по-прежнему была отличницей, она мечтала об институте и много времени проводила за занятиями. Теперь она занималась не одна.
Любовь творила с ними чудеса. По большей части они касались школьной жизни. Учительницу по физике поили валидолом. Почтенная женщина не могла понять, как этот посредственный ученик решает задачи повышенной сложности. Ей приходилось признавать в нем умение думать, наличие некоторых знаний. И тот факт, что он столько времени молчал у доски не из-за отсутствия способностей, а по странному складу характера. С француженкой было сложнее. Она громко кричала. Она кричала, что он списывает, обманывает ее доверие, и из него вырастет недостойный человек. Она заставляла его выполнять новые варианты, новые работы, и чтобы в ее присутствии, и чтобы у нее перед глазами. Он молчал и переписывал, и новые варианты, и новые работы. Все, как она говорила. Потом рассказывал о прошедшем лете и историю Эйфелевой башни. Проверив и выслушав, француженка снова начинала кричать. Обманутое в ней доверие никак не хотело восстанавливаться. Почему он не делал такого раньше? Можно ли быть таким лентяем? В нем есть способности к языкам, а он скрывал их от нее, и это дурной поступок.

После маленьких чудес пришло время для большого. Оно началось с объявления о школьном празднике, после которого состоится дискотека.
- Ой, праздник! – воскликнула Аська, узнав про объявление. Обязательно пойдем!
- Нет, - ответил ей Антон.
- Почему? Будет весело!
- Я не пойду.
- Мне так хочется пойти. А одной мне будет не интересно… - Радость от скорого праздника меркла в Аськиных глазах. И тогда он сказал ей очень тихо
- Мы с мамой ездили к морю, в отеле устраивали дискотеки. Я не умею танцевать. Я стесняюсь. Надо мною снова будут смеяться.
- Глупости! – быстро ответила Аська, и в ее глазах сверкнул хитрый огонек.
Что она задумала, он понимал плохо. Аська плотнее прикрыла дверь, что-то достала из шкафа, потом что-то подвинула, и зазвучала музыка. Полька и кадриль, вальс и танго, быстро и медленно… Аська кружилась и смеялась, он повторял и спотыкался. Раз, два, три; раз, два, три, шаг, поворот... Никогда им не было так весело и так легко. Раз, два, три, поворот, раз, два, три… Он танцевал два часа, а казалось, что двадцать минут.
- Мы пойдем на дискотеку? – снова спросила Аська.
- Пойдем, - ответил он ей. И они пошли.

В нем происходила работа, напряженная внутренняя работа. Он чувствовал себя окрыленным, в нем открылся новый источник энергии. И эта энергия требовала от него новых дел, новых качеств. Ему нравилось думать. Не бессмысленно повторять школьные формулы, а самому рассуждать, делать выводы, постигать суть вещей. Он понял, что с легкостью может воспринимать большое количество информации. Он стал брать книги в отцовской библиотеке.
Кант и Цицерон, Монтень и Аристотель в пересказах Антона перемешивались в Аськиной голове, словно мозаика в калейдоскопе. Ему не надоедало говорить, ей слушать. Аська узнавала догонит ли быстрый Ахиллес черепаху, какого фасона штаны у Пифагора, и что отрицал отрицающий Гегель. Тут же путала, кто из них в каких штанах за кем гнался, и отрицала, что не поняла. Ей нравилось то, что Антон с ней говорит, а о чем – какое это имеет значение, она готова слушать обо всем.

Читать умел не только Антон, читать умела его бабушка. У нее был свой круг литературных кумиров, и свои литературные интересы. Как правило, все они относились к странной области оккультных наук. Какой цвет к какому металлу, какой амулет к какому событию, что сказать до встречи и куда плюнуть после, и еще многое-многое-многое. Начитавшись своих книг и журналов, женщина пришла к твердому убеждению: внука надо спасать! Магические индикаторы, вырезанные из бульварных газет, все, как один, говорили о любовном злодействе.
- Наш мальчик – ребенок-индиго, - говорила она с уверенностью, которую трудно развеять. А эта ему не пара. Прознала, что в доме есть достаток и намерена пристроиться на все готовое. Сейчас принесет в подоле и отнимет у Антошеньки будущее. Ее надо гнать. А потом, разве такое бывает? Нет, ну вот вы у кого-нибудь такое видели? Вчера он говорил с ней пять часов по телефону, сегодня – три, не наговорился. Завтра будет то же самое. Он засыпает с телефоном. Это не просто так. Это она его зельем поит, так в газете написано.
Голосование семейного совета завершилось единогласным постановлением: во имя и на благо счастливого светлого будущего ведьму сжечь, индиго спасти!
Приговор инквизиционного трибунала прозвучал в телефонной трубке металлической вежливостью:
- Вы же понимаете, какое будущее может быть у нашего сына при достатке нашей семьи. Постарайтесь объяснить своей дочери, что ей не стоит мешать Антону. Если она желает ему добра и ее чувства искренние, как она говорит, ей будет легко принять правильное решение.


- Что же мне теперь делать, мама?
- Жить, конечно. Эти люди свое слово сказали. Теперь я скажу свое. Твой отец достойно содержал нас, пока был жив. Ты и сейчас ни в чем не нуждаешься. У тебе есть дом, еда и одежда. Тебе не должно быть стыдно за себя. Я хочу, чтобы ты получила образование и устроила свою жизнь. Была счастлива. У тебя есть для этого все необходимое. А этого парня ты больше не увидишь, девочка моя. Как бы тебе не было больно, с этим надо смириться. Ему сейчас очень плохо. Не причиняй ему нового страдания.

А костры инквизиции горели каждый вечер. - Она ведьма. Опоила. Хотела обмануть. Добраться до денег. Принести в подоле. Отнять будущее. - Близкие люди, родные и надежные, в едином порыве подкладывали в них хворосту и жгли. Им нравилось жечь эту ведьму, совсем не замечая, - ах, такой пустяк!, что в разведенном костере полыхает душа их единственного и любимого мальчика.
И он отрекся. От любви. От девушки, что ему нравилась с детства. От родителей, которые желали только добра. От магических сил, что действуют незаметно, пленяя разум и чувства. И от бога, который не может от всего этого защитить.

Светлое и прекрасное будущее пришло в его жизнь в пламени праведного спасения.
Антон не хотел больше никого видеть. Он не ночевал дома. Шатался по ночному городу, забывая в конце пути, о том, куда же он намерен был попасть. В школу ему идти не хотелось, и он не противился своему желанию. Там физичка по-прежнему пила валидол, француженка кричала. Аська смотрела сквозь него потухшим взглядом огромных голубых глаз. Она не улыбалась, как прежде, и он больше не ждал ее у дверей. Он не собирался поступать в институт, и ему был безразличен аттестат. Он научился пить и забываться в иллюзорном мире компьютерных игр. Все стало, как надо. Магические индикаторы показывали нормальные показатели жизненных параметров.

Прошло семь лет. Ася закончила институт и стала переводчиком. Она вышла замуж. И казалось, вполне довольна своей простой, не обремененной чрезмерным достатком жизнью. Антон института не закончил. Он работал от случая к случаю. И не заводил с девушками длительных отношений.

Чужая жизнь. Дневники прошлого века

Запомни
- Запомни: ты-не-че-ло-век!!! Паскудная тварь! Конченая сука! - Лицо моего отца перекошено злобой и ненавистью. Его слова летят в меня камнями, попадают в самое сердце, оставляя в нем садящую боль. Есть люди, от которых я не умею защищаться. Потому приму от него эту ненависть и поверю в нее искренне, как верила прежним его словам.
Я - плохая. Он не любит меня. Меня нельзя любить. Меня не за что любить!

Лето выдалось жарким. Эта больница построена в прошлом веке. Низкие массивные своды, маленькие проемы окон, узкие двери и крутые лестницы. «Божьи слезки». В палате, где я нахожусь, еще 11 человек от 4 до 70 лет. Знойный воздух заполняет все вокруг, смешивается с запахом лекарств и человеческих тел. Поначалу дышать было невыносимо. К горлу то и дело подкатывала дурнота. Потом привыкаешь, человек - такое существо, ко всему привыкает. Ко многому довольно быстро.
- Ты знаешь, тут же все знакомы. По два раза в год сюда приходят, потому и знакомы. Да. От этого не вылечивают. Так залечат слегка по весне, а к осени снова все возвращается. С тобой это первый раз что ли? Привыкнешь. Думаешь, пройдет у тебя? Ну, может и пройдет, только тут таких случаев не было, что б кто совсем излечился.

Главное, устроится так, чтобы было видно окно. Или хотя бы его часть. Сквозь это окно можно видеть куст сирени - единственное на чем приятно остановить взгляд. Все остальное в этой комнате постоянно напоминает о болезни о ее неизлечимости.

- Тебе повезло, что тебя определили в эту палату.
При этих словах в моей памяти вспыхивают образы прошедших дней. Умывальник, в который дед из соседней палаты сливает содержимое своего катетора, - место, где я могу почистить зубы. Столовая, где я получаю холодную гречневую кашу в алюминевой миске. Процедурная, где в назначенный час скапливаются неприбранные, наполовину одетые люди. И стойкий едкий запах серы вокруг, - она содержится в самом дешевом лекарстве, другого тут не бывает, - напоминает, что божественная благодать очень нескоро коснется душ тех, кому довелось здесь оказаться.
- Вот на третьем этаже отделение, там наркоманов лечат. Вчера с одним ломка была, он у медсестры дозу просил-просил, она не давала, да и где ее взять-то. Так он ее и зарезал. Еще из окна выбросить пытался, не дали ему… А девчонка та, всего второй раз на дежурство приходила…
- Да, мне повезло.

Мое детство закончилось. Ветки сирени слегка качаются в узком окне, – слабая надежда на выздоровление, знак того, что бывает где-то другая жизнь. Для меня эта другая жизнь теперь невозможна. Я знаю, меня нельзя полюбить. Что за радость любить больную, когда есть здоровые.

В Академии Веселых Наук имени Жоффрея де Пейрака у меня будет немало преподавателей. Но занятия всегда будут проходить без Любви. Сколько бы не длилась связь, дни или годы, в ней будет многое, не будет любви. Иногда я стану придумывать ее, разукрашивать цветами радуги, то что покажется мне серым и блеклым. Но сердце мое всегда будет знать: в этой жизни, в этом мире для меня любовь невозможна, я - всего лишь «тренажер для утренней зарядки». Мужчины любят точность формулировок, для всего должно быть правильное имя. Иногда настолько правильное, что хотелось умереть. Тихо и быстро.

Он был молод, красив и силен. Самонадеян. Я рассказала о своей боли. Он смеялся в ответ: все глупости, бабья дурь. Он не сумел отнестись с уважением к моим чувствам и моим словам. Бывает. Не прошло и двух часов, и я раздавила его песню. Он пел красивым густым баритоном, петь с таким голосом одно удовольствие. Я встала на горло этой песне и раздавила ее. Этот сильный, красивый, уверенный мужчина рыдал в сортире от горечи и обиды. И я это видела. Не сожалела. Угрызений совести не испытывала. А как вы хотели, месье де Пейрак? Я - не-че-ло-век! Конченая сука! Паскудная тварь! Камни, что были брошены в меня, попали точно в цель. С тех пор я ношу их в своем сердце. И мне не составляет особого труда вернуть вам парочку при подходящем случае. Так что будьте любезны принять и обрадоваться.

Когда этот человек пришел в мою жизнь, я уже умела не надеяться. Не искала жизни, что бывает там, где цветет сирень. Я купила квартиру и построила дом. Работа – не самое плохое занятие в этом мире. Если ко всему можно привыкнуть, то про многое можно и забыть. Жизнь без Любви не так уж и бессмысленна. Сердце закрылось и не болит. Не верит, не ждет. Ничего. Никого.

- Почему ты приходишь ко мне?
- Я люблю тебя, Солнышко.